Когда же все-таки Евдокия Ростопчина простилась с Анной?
Удалось выяснить, что поэтесса в последний раз приезжала к нам в село более 170 лет назад.
С 1833 года по 1837-й Евдокия Петровна каждое лето (как правило, с середины весны по середину осени) жила и творила в Аннинском имении. В 1838 году появилась тут в мае, а уехала лишь в июне 1840-го, то есть провела два года безвыездно. Тёплый сезон сорок первого она также была в степи, на Битюге. А в 1842-м Ростопчина не собиралась в Аннинское имение.
По старым письмам и архивным документам, полученным из Российского государственного архива литературы и искусства (г. Москва), удалось выяснить вот что. Тем летом поэтесса отправилась отдохнуть в Финляндию. Финляндия, если кто не знает или забыл, не была тогда заграницей, она входила в состав Российской империи. Здесь у Евдокии Петровны тоже были друзья и много читателей-почитателей.
Среди новых знакомых оказался молодой профессор Гельсингфорского университета Яков Грот. Он уже знал поэтессу по стихам в толстых журналах. К примеру, в последнем номере «Современника» ему особенно приглянулось совсем простенькое по теме, но весьма изящное по исполнению ростопчинское стихотворение «Сверчок», написанное, кстати, в селе Анна годом ранее и вошедшее потом в собрание её сочинений под заголовком «Домашний друг». По отзыву профессора, это была «премилая шалость фантазии».
Грот оставил нам такое впечатление: «Наконец, познакомился с Ростопчиной. Она мне очень понравилась. Её живое болтовство, в котором так много видно начитанности, так много неосновательности, так мило; игра физиономии и жесты, особенно маленького пальчика, придают ей ещё более прелести. Фанфаронства — ни мало...» Впоследствии Яков Карлович станет одним из постоянных адресатов писем графини.
В Гельсингфорсе (ныне это Хельсинки), в порту стоял на рейде фрегат «Мельпомена». Очень известную уже тогда поэтессу Ростопчину пригласили на танцевальный вечер, который 20 июля устроили для местной и приезжей знати командир и офицеры прямо на палубе этого боевого корабля. В разгар веселья поэтесса представила себе, как тяжела и опасна участь моряков.
Через некоторое время свои чувства она изложила в стихотворении «Бал на фрегате»:
Здесь был иль может быть кровопролитный бой,
Когда, метая гром по трепетной пучине
И сыпля молньями, фрегат летит грозой
На вражеский корабль; — и вдруг они сойдутся...
И много, может быть, здесь ляжет братьев павших
И много женских слёз вдали прольют по ним!
Танцуйте!.. Радуйтесь!.. Но я в забавах ваших
Уж не участница!.. К картинам роковым
Воображение влекло меня невольно,
И содрогнулась мысль, и сердцу стало больно...
Через пару недель это поэтическое рукоделие графиня показала Гроту и попросила с переводом на шведский, который тот знал в совершенстве. Договорились в августе поработать вместе. Однако, случилось непредвиденное.
Летом того самого года супруг Евдокии Петровны Андрей Фёдорович Ростопчин находился в селе Анна и занимался делами своего конного завода. Дела были не очень и граф уже вёл переговоры со знатоком и ценителем лошадей В. П. Воейковым на предмет купли-продажи всего поголовья вместе с берейторами, жокеями, конюшенными мальчиками и прочей прислугой. Надо особо заметить, что конезавод в селе Анна являлся на ту пору одним из самых крупных и значимых в России, впереди шёл только Хреновской, созданный графом Орловым-Чесменским.
Василию Петровичу Воейкову было лестно сделать такое приобретение и перевести коней-ростопчинцев в село Лаврово Тамбовской губернии, где у него была собственная конская фабрика. Но тут неожиданно в середине августа граф Ростопчин тяжело заболел. Андрей Фёдорович послал дорого оплаченное срочное письмо к жене в Гельсингфорс. Просил поторопиться, взять с собой детей Ольгу, Лидию и Виктора, с которыми пожелал проститься. 5 сентября светская подруга Ростопчиной А. О. Смирнова писала одному из их общих друзей — ректору Петербургского университета П. А. Плетнёву: «Муж Ростопчиной при смерти болен; графиня с детьми уже проскакала через Петербург в Воронеж».
Плетнёв сразу же сообщил об этом Гроту, добавив, что у графа «... сильная горячка, впрочем, от этой болезни часто выздоравливают».
Так оно и вышло. Когда семья объявилась в Анне, Андрей Федорович пошёл на поправку. Только с возвращением домой спешить не стали до полного выздоровления. В Петербург семейство Ростопчиных вернулось лишь в ноябре. А два месяца, сентябрь и октябрь, графиня-поэтесса провела в селе с пользой для отечественной литературы. За это время она написала несколько мелких стихотворений, доработала начатую в Гельсингфорсе поэму «My home» («Мой дом»), сочинила историческую сцену в стихах «Монахиня», продолжила трудиться над «Бальной сценой», тоже поэмой, и над большим по объему стихотворным романом «Дневник девушки».
Более «воронежская ласточка» — так душевно называли Евдокию Петровну близкие друзья — в Аннинское имение не приезжала. Но, кажется, до сих пор звучат над седым Битюгом, над степью, над озябшим парком её стихи, обращённые к селу Анна, и ко всем нам:
А ты затерянный,
безвестный уголок...
Храни мой скромный след,
храни о мне преданье,
Чтоб любящим меня
чрез много лет ты мог
Ещё напоминать
моё существованье!
Что касается дочерей и сына Ростопчиных, то через несколько лет после смерти матери они один раз приезжали в Анну. Отец Андрей Фёдорович тогда побаловал их поездкой по всем принадлежащим ему селениям. Анна в «маршрутном листе» была первой: ведь здесь Ольга, Лидия и Виктор родились...
Виталий Жихарев. «Аннинские вести»
